Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля - Роман Витольд Ингарден

другим названием. Приблизительно в это время Алексиус Майнонг (ученик Брентано и коллега Гуссерля) опубликовал ряд исследований, объединенных под названием «Теория предмета»,[31] — то есть речь шла о формальной, априорной теории формы всех возможных предметностей, в частности, вещей, но также математических предметностей, процессов, событий, мира и т.д. Эту тематику Гуссерль начал разрабатывать за несколько лет до Майнонга с небольшого анализа «самостоятельных» и «несамостоятельных» содержаний (по тогдашней терминологии Гуссерля). Например, цвет чего-либо несамостоятелен, он не может существовать без того, что окрашено. Самостоятельным же может быть только целое, а не так называемая часть <(неделимая далее на части)>. Есть части, в которых нельзя выделить других частей, и части, в которых можно их выделить. Если у меня есть яблоко, я могу поделить его на разные части, и каждая часть (кусочек) столь же самостоятельна, как и само яблоко. Но если я рассматриваю цвет яблока, то его не может быть без того, что окрашено, то есть без яблока. — Это только пример, указывающий направление исследования. На основании этого Гуссерль позднее разработал так называемую «формальную онтологию». Многие исследователи работали над этим. Есть, например, формальная онтология ценностей; как сам Гуссерль, так и Макс Шелер стремились реализовать ее. Конечно, есть и материальный анализ ценностей, но это совсем другое дело.

Таким образом, речь вновь идет о начале априорного учения, которое как формальная теория лежит в основании всех математических, дедуктивных теорий. Математики, правда, не видят этих последних оснований; они начинают с аксиом и думают тем самым установить априорные конвенции. То, что лежит за этим, что является изначальной данностью, — это они уже больше не признают, так как здесь принимается в расчет интуиция. Ибо, по их мнению, то, что говорит мне интуиция, часто несостоятельно, она считается источником заблуждений. И вследствие этого из аксиом делают просто конвенции. В то же время заходят столь далеко в формализации, что остаются только знаки, бессмысленные знаки, которые лишь определенным образом располагаются друг подле друга — и из этого они затем должны черпать свой смысл. Но это, опять же, идея, которую можно найти в прошлом; не у Платона, конечно, а у Лейбница можно ее искать и найти. Но этого нынешние математики также не знают. Они суть скептические позитивисты и доверяют, скорее, собственным конвенциям, чем «интуиции», если допустить, что они вообще когда-либо пробовали ее достичь.

Наконец, в Логических исследованиях есть часть, на которую также следует обратить внимание. Это «четвертое» исследование под названием «Идея чистой грамматики».[32]

Среди брентанистов был уже философ, занимавшийся проблемами языка, а именно Антон Марти. Он написал одну работу, посвященную философии языка.[33] Марти рассматривает «всеобщую грамматику», но только как эмпирическую, в принципе, психологическую науку. В отличие от него Гуссерль предлагает собственные фундаментальные идеи, относящиеся к «чистой» грамматике. <По Гуссерлю,> в первую очередь следует заняться априорным анализом структуры простого предложения, которая затем сможет служить основоположением грамматики. За этим следует прояснение смысла изначальных логических функций, которое проводится совершенно иначе, чем это принято у представителей логистики по отношению к так называемым «логическим константам». Идеи Гуссерля продолжают жить. Макс Гартман, например, стремился разработать формальную грамматику, а есть еще многие другие, которые работают над не-эмпирической теорией языка. Конечно, эмпирический подход к языку также возможен и совершенно правомерен — это совершенно ясно. Но любая «эмпирическая» грамматика покоится на теоретическом основании, на «чистой» грамматике, которую Гуссерль начал разрабатывать в Логических исследованиях.

Если вы теперь возьмете все вместе: анализы различных форм сознания, анализы интенциональных актов, которые имеют <чисто> когнитивную природу, затем анализы интенциональных актов, которые ведут к наполнению интенций значения, а также всю полемику или дискуссию о чистых видах, кроме того, основания формальной онтологии и, наконец, идею чистой грамматики, — тогда вы увидите на основании самих обсуждаемых тем, что это никакая не дескриптивная психология в смысле Брентано. Скорее, это совершенно новая перспектива рассмотрения новых, связанных друг с другом проблем, которые затрагивают философские основания логики. Таким образом, это все же «логические» исследования. К сожалению, в предисловии Гуссерль неверно говорит, что речь идет о дескриптивной психологии.

Здесь нет еще одной вещи, которая появляется у Гуссерля позднее: это так называемое «чистое сознание». Пока я говорил просто о сознании, об интенциональным сознании. Здесь предпринимается попытка анализировать сущность актов сознания, операций сознания, модификаций сознания, а также коррелятов различных актов и операций сознания. Все это исследуется с точки зрения сущности, общей идеи. Но не говорится, чье это сознание. Не говорится, является ли это сознание этим конкретным, человеческим сознанием или это какое-то конкретное, не-человеческое сознание. Правда, я могу проводить эти сущностные анализы, привлекая свое конкретное сознание, но мне не требуется предполагать, что я действительно есть некоторый человек (так-то и так-то физиологически сложенный) и что я так-то и так-то обусловлен психофизической природой и реальным миром. Но для того, чтобы прийти отсюда к «чистому сознанию», о котором Гуссерль говорит позже, нужно проделать еще долгую дорогу.

Итак, миновал 1901 год. И после этого Гуссерль вновь замолкает на 13 лет. Только спустя 13 лет выходят в свет его Идеи к чистой феноменологии (том I). На семинаре 1913/1914 гг. мы читали их вместе с Гуссерлем и слушали его комментарии к этой книге. И там, на семинаре, возникло определенное удивление. Это было не то, что мы ожидали. Вдруг мы читаем такие положения (я еще позднее вернусь к этому): «Если мы вычеркиваем чистое сознание, то мы вычеркиваем мир» (!); «Если нет чистого сознания, то нет и мира» (!). Гуссерль многие годы учил нас: назад, к вещам, к конкретному, не к абстрактному, не к теориям и т.д.! Ближе к конкретному! — таков был лозунг. Вместо этого в Идеях I мы встречаем обширные анализы сознания, анализы внешнего, трансцендентного восприятия, основанные на рассуждениях о том, что является реальной (reeler) частью сознания, а что не является таковой. Затем мы встречам требование проведения «феноменологической редукции» до того, как мы приступим к анализу сущности «самих вещей», а к «самим вещам» следует подходить только окольным путем, а именно путем анализа сознания. Если провести все эти анализы, то мы придем к заключению: если нет никакого сознания и никакого чистого Я, то нет также никакого мира. Мир есть коррелят сложного многообразия субъективных операций Я. И это «Я» — это не я, Ингарден, я как реальный человек в реальном мире, а чистое Я, Я философствующее. Следует каким-то образом отвлечься